Нонна Чика плыла по небу, тихо покачиваясь.

Она улыбалась. Это было, как в детстве, когда девочкой она со своим отцом, сеньором Франческо, выходила в море.

Обычно синий баркас «Святая Мария», чихая старым мотором, отчаливал от причала у бара «Lange de Mara» и, выйдя из бухты, шёл сначала вдоль берега в сторону нормандской крепости и потом, встав на волну, задирал облезший нос в сторону Сицилии. Баркас переваливался с волны на волну то и дело, черпая бортами, и тогда Чика выливала воду большим оловянным ковшом обратно в море. Свесившись за борт, она рассматривала, как очумелые рыбёшки, выплеснутые с водой, рассыпаются, сверкая чешуйками, словно подкинутая в воздух горсть монеток. И вдруг заливалась смехом от того абсолютного счастья, которое и бывает у людей только в детстве.

И нонна Чика засмеялась…

А потом она лежала на корме, закинув руки за голову на тёплых сетях. Сети пахли рыбой и морем. Старый баркас скрипел. Корма с Чикой то подлетала в небо, к чайкам то, падала в волны: верх – вниз, вверх – вниз…Чика пела…

И нонна Чико запела…

Гроб медленно покачивался в струях жаркого Широко в такт ударам колокола с колокольни Святого Франциска: «Нонна, Нонна, Нона», – причитал колокол глухим, медным голосом. Такт то и дело сбивался – «Стареет сеньор Капуллети, мыслимо ли по такой жаре лазать на этакую верхотуру, вот бедный», – думала Чика про звонаря, наблюдая, как гроб нарезает круги над её Joppola, словно ястреб, набирая высоту.

Сначала было страшно и она, боясь пошевелиться, лежала как мёртвая. Но постепенно страх проходил. Она обвыклась и, боясь вывалится, хотела было взяться руками за обитые белым шёлком борта, но руки, которые ей сложили на груди как при молитве, не слушались. Она не смогла разъять ладоней. Они как одеревенели.

Вдруг ладони сами собой разошлись, и её руки разлетелись, как крылья у птицы, и пластмассовые бусинки чёток, заботливо обвитых вокруг пальцев, посыпались на неё черным дождём…

Чика приподнялась в гробу и окинула себя взглядом. На ней было длинное чёрное платье. Платье ей шло. Ей стало неловко. Ведь она не девушка, а старуха. Не к лицу ей красоваться, думала она.

– O, Mio Dio! – охнула Чика, вспомнив про жемчужное ожерелье, подаренное на венчанье её Сальваторо, – упокой господи Душу его. Неужели и его надели, – но протянуть руку к шее не решилась, – а вдруг нет…

Потом она нащупала ручки, вделанные в края гроба. Обивка хорошая, шёлковая, и ручки медные, дорогие. Ей это понравилось. Вцепившись, Чика свесилась за борт. (Гроб как раз пролетал над Via Piave, и она увидела и большой чёрный катафалк, на котором час назад её подвезли к костелу, и чёрные точки людей на слепящих известняковых плитах соборной площади.) Сверху это напоминало ей маслины на большом белом фаянсовом блюде, подаренном свояченицей Анджелло на Венчание. Оливы тыркались друг о друга и перекатывались с края на край блюда. Кто-то вдруг задирал голову к небу точно хотел разглядеть, как она тут летает… Она смущалась и оправляла волосы на голове, – так, на всякий случай.

Она разглядывала их печальные лица. Некоторые плакали… Ей было неловко, что она доставила столько горя этим людям, но втайне и приятно…

– Выходит, они меня любили, – вздыхала нона Чика.

А дети были как скворцы на поле: прыгали, кричали, размахивали руками. Взрослые хватали их за руки и строго одёргивали, точно боялись, что те улетят на небо – откуда и появились…

– O Mio Dio! – какие глупости приходят старухе в голову, – думала она, – верно, я точно померла…

Ей так хотелось послушать, что они говорят! Но те, внизу, только беззвучно открывали рты и она, как ни старалась, ничего не слышала. Было высоко, и ветер сносил голоса в море.

В толпе она сразу разглядела родных. И Антонио, и Рафаелло с маленькой Сильвией, – вот ведь нарядили, и не узнать. А это что ли Франческо с Ритой, – «Эй, Франческо», – хотела крикнула она и махнуть рукой, – тот вдруг задрал голову и теперь крутил ей, как оглашенный… Она рассмеялась.

– Хоть бы они обвенчались, наконец, – вздохнула она, – так жалко эту дурёху…

– А ведь это наша Джульетта! Белла Джульетта, белиссимо! Весной у тебя конфирмация…

– O, Mia Dio! – она даже привстала в своем ящике, – ну куда смотрит Феломена! Её Джулио – просто чёрт с хвостом. Почти весь пролез в ограду над скалой. Ведь вывалится, не приведи Господь! Ну, куда смотрит эта растяпа со скорбным лицом, – и она погрозила невестке маленьким кулачком, – смотри в оба! Он же совсем Piccolino, мой внучок Джулио.

Гроб поднимался всё выше. Теперь она плыла над своим Морем. Стали видны и Кокорино и Капа Ватикана и вулкан Стромболи и вся череда Эоловых островов… Мелькнула Сицилия, Мессианский пролив, Ральме. Внизу проплывали прилипшие к скалам белые городки и: бухточки, бухточки, бухточки… Вот уже и Никоттера, и снова её Joppola…

Гроб всё набирал и набирал высоту. Всё увеличивал скорость. Но что-то мешало… И она поняла что.

Крепко взявшись за медные ручки, она с силой оттолкнула от себя ненужный полированный ящик.

Гроб, медленно кувыркаясь, пошёл вниз, как отделившаяся ступень ракетоносителя от спутника.

Ей снова стало легко, счастливо и свободно, как в детстве.

И с руками, раскинутыми крестом, она в длинном чёрном платье, которое ей очень шло, и маленьком жемчужном ожерелье на шее в последний раз окинула взглядом:

медленно бредущую за катафалком процессию, что растянулась от собора до чимитэро;

и людей со словно запрокинутыми в Небо скорбными лицами, кто любил её, и кого любила она;

и чёрный катафалк с большим гробом «под орех» («…красивый, не моего ума эти дела… Я просто старуха…»);

и свою маленькую Joppola, раскинувшуюся на склонах горы Монтепоро среди олив, пиний и цветущих кустов дрока;

и своё Огромное Бескрайнее Море;

и, вскрикнув резко, как чайка, ушла штопором вверх, в слепящую сверкающую точку.

А маленький Джулио, кряхтя, просунул голову меж балясин ограды смотровой площадки у храма и, еле слышно шевеля губами, то поднимал глаза в слепящее жаром небо, то провожал взглядом кувыркающийся в воздухе длинный ящик, пока тот не упал, рассыпавшись вдребезги, в его Огромное Сверкающее Море.

И если прислушаться, то можно было разобрать, как он повторял и повторял: «Чао, нонна Чика, чао, нонна Чика, чао, чао, ча…»

Италия, Joppola, сиеста – Москва
(июнь – сентябрь) 2012 года

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>